Поэму «Про это» Владимир Маяковский писал в добровольном изгнании в рабочем кабинете в Лубянском проезде: после разлада в отношениях и взаимной договоренности он не виделся с Лилей Брик два месяца (с 28 декабря 1922 по 28 февраля 1923 года).
Из Лубянского проезда в Водопьяный переулок, где жила Лиля, с нарочным и по почте, шли письма, записки, посылались птицы в клетках, напоминая о затворничестве поэта. Уединившись в комнатенке-лодочке, Маяковский работал по 16 и по 20 часов в сутки и за эти два месяца (а он одновременно трудился также над другими вещами), по его собственному признанию, «сделал столько, сколько никогда не делал и за полгода...».
В автобиографии «Я сам», поэма, которая ошеломила современников и стала одной из вершин творчества Маяковского, удостоилась всего одного предложения: «23-й год. Написал: "Про это". По личным мотивам об общем быте». Более многословен автор был в предисловии к сборнику «Вещи этого года»: «Печатаю "Про это" — вещь, обещанную в моей книге "13 лет работы" в качестве большой любовной поэмы. Это для меня, пожалуй и для всех других, вещь наибольшей и наилучшей обработки».
Неизвестный фотограф. Владимир Маяковский. Берлин, [не позднее середины декабря] 1922
Зато Лиля Брик, «виновница» появления этой поэмы, подробно рассказывала, как все было: «Оба мы плакали. Казалось, гибнем. Все кончено. Ко всему привыкли — к любви, к искусству, к революции. Привыкли друг к другу, к тому, что обуты-одеты, живем в тепле. То и дело чай пьем. Мы тонем в быту. Мы на дне. Маяковский ничего настоящего уже никогда не напишет…
<…> я решила: расстанемся хоть месяца на два. <…> Два месяца провел Маяковский в своей добровольной тюрьме. Он просидел два месяца добросовестно, ничего себе не прощая и ни в чем себя не обманывая. <…>
Володя прочел мне поэму "Про это". Прочел и облегченно расплакался… Не раз в эти два месяца я мучила себя за то, что В. страдает в одиночестве, а я живу обыкновенной жизнью, вижусь с людьми, хожу куда-то. Теперь я была счастлива. Поэма, которую я только что услышала, не была бы написана, если б я не хотела видеть в Маяковском свой идеал и идеал человечества. Звучит, может быть, громко, но тогда это было именно так».
Брик Л.Ю. Пристрастные рассказы. Нижний Новгород: Деком, 2003
Фотограф Альфонс Бохман. Лиля Брик. Рига, 1922
Лиля Брик: «Поэма "Про это" автобиографична. Маяковский зашифровал ее. В черновике: "Лиля в постели. Лиля лежит". В окончательном виде: "В постели она, она лежит". Маяковский в черновике посвятил ее "Лиле и мне", а напечатал "Ей и мне". Он не хотел, чтобы эта вещь воспринималась буквально, не хотел, чтобы "партнеров" и "собутыльников" вздумали называть по именам».
Брик Л.Ю. Из воспоминаний // Современницы о Маяковском. Москва, Дружба народов, 1993.
Неизвестный фотограф. Лиля Брик сидит на письменном столе в квартире в Гендриковом переулке. Москва, конец 1920-х
Виктор Шкловский: «Все ему [Маяковскому] объясняли, что не надо писать про любовь. <…>. "А за этим большая поэма “Дон-Жуан”. <…>. Володя неожиданно прочел мне ее на ходу, на улице, наизусть — всю. Я рассердилась, что опять про любовь — как не надоело! Володя вырвал рукопись из кармана, разорвал в клочья и пустил по Жуковской улице по ветру". (Лиля Брик)
Она думала, что уже знает всех донжуанов. Может быть, без нее было бы больше счастья, но не больше радости».
Шкловский В.Б. В снегах // В. Маяковский в воспоминаниях современников. ГИХЛ, 1963
Фотограф Осип Брик. Виктор Шкловский и Владимир Маяковский. Нордерней, [август] 1923
В первой половине марта 1923 года в квартире Лили, Осипа Бриков и Маяковского в Водопьяном переулке состоялось авторское чтение поэмы «Про это» друзьям и знакомым. В тот вечер гостями были Александр Родченко, Николай Асеев, Борис Пастернак, Борис Шкловский, Давид Штеренберг, Анатолий Луначарский и многие другие.
В Водопьяный Брики и Маяковский переехали в 1920 году, получили две комнаты в коммуналке, которая до уплотнения принадлежала семье Гринбергов. Как писал Бенгт Янгфельдт: «Квартира быстро превратилась в место, куда приходили спорить, играть в карты, пить чай, завтракать, обедать и ужинать. Сутки напролет здесь находились люди. <…> Когда карточные страсти накалялись — а происходило это постоянно, — на двери появлялась табличка: "Сегодня Брики не принимают"». Кроме того, квартира служила своеобразной мастерской для участников ЛЕФа.
Фотограф [Осип Брик]. Лиля Брик и Владимир Маяковский в квартире в Водопьяном переулке. Москва, 1923
Александр Родченко: «Володя написал "Про это" — первый раз читал поэму на Водопьяном. Комната была голубая и пятиугольная из-за камина — стол, кровать Лили Юрьевны и рояль. Так как всегда была масса народу и некоторые садились на кровать, то я сделал табличку — "Никто не садится на кровать". Кроме того, я сделал фонарь для лампы из фанеры и кальки.
Лиличка полулежала в кровати, а Володя стоял и читал.
Были А.В. Луначарский, Николай Асеев, остальных не помню.
Читал Володя с необычайным подъемом; Лиля Юрьевна, очень довольная, улыбалась.
После чтения было небольшое обсуждение. Анатолий Васильевич высказался одобрительно».
Родченко А.М. Работа с Маяковским / Опыты для будущего. М.: Грантъ, 1996
Художник Александр Родченко. Портрет Владимира Маяковского. Бумага, карандаш. 1940
Наталья Луначарская-Розенель: «Началось чтение "Про это". И тогда, в начале 1920-х годов, и за все последующие годы я слышала десятки исполнителей произведений Маяковского, многие из них мне нравились, но, конечно, лучше всех стихи Маяковского читал сам Маяковский. <...>
Впечатление было ошеломляющее, огромное... Анатолий Васильевич [Луначарский] был совершенно захвачен поэмой и исполнением. По окончании он очень горячо, даже взволнованно сказал об этом автору. Обмена мнениями не было; по-видимому, все мнения совпадали, а если отдельные лица отнеслись к поэту осуждающе или скептически, то в этот вечер они благоразумно молчали».
Луначарская-Розенель Н.А. Луначарский и Маяковский // В. Маяковский в воспоминаниях современников. ГИХЛ, 1963
Неизвестный фотограф. Анатолий Луначарский, Дмитрий Лещенко, Владимир Маяковский выходят из Московского кинокомитета Наркомпроса. Москва, 1918
Борис Ефимов: «Очень ясно, отчетливо помню квартиру Маяковского-Бриков в Водопьяном переулке. Кольцов, который был очень дружен с Маяковским, взял меня с собой на первую читку поэмы "Про это". Помню огромную комнату, переполненную людьми, нестройный гомон голосов. Маяковский был, по-видимому, в отличном настроении, оживлен, приветлив, произносил шуточные, забавные тосты. Наконец все стихло. Началось чтение.
Читал Маяковский с огромным темпераментом, выразительно, увлеченно.
Мощно звучал красивый голос поэта. Я слушал с напряженным вниманием, но скоро, к немалому своему огорчению, обнаружил, что сложный смысл стихов ускользает от меня, и содержание новой поэмы, во всяком случае, гораздо труднее для восприятия, чем ранее знакомые стихи Маяковского. Осторожно поглядывая на лица слушателей, я видел на них сосредоточенное, "понимающее" выражение, что еще больше смутило меня.
После чтения началось обсуждение, живое, страстное. В разгаре дебатов девушка, рядом с которой я случайно очутился, неожиданно предложила мне сыграть в шахматы. Мы устроились в сторонке у окна и погрузились в игру, тихо между собой беседуя.
— Скажите, — спросил я, — вы поняли все, что читал Владим Владимыч?
— Я уже второй раз слушаю, — был неясный ответ.
— Вера Михайловна, — сказал я, проникшись к ней доверием, — вы тут как будто свой человек. Научите, умоляю, что примерно надо ответить, если кто-нибудь вздумает спросить мое мнение?
В ее узких глазах мелькнула лукавая искорка.
— Надо сказать, — произнесла она с серьезным лицом, — здорово это Маяковский против быта».
Ефимов Б.Е. Из книги «Сорок лет» // В. Маяковский в воспоминаниях современников. ГИХЛ, 1963
Художник Борис Ефимов. Шарж на Владимира Маяковского. Бумага, тушь, карандаш, акварель, белила. 1928
Галина Катанян: «Маяковский <...> настолько не ценил рукописи, что по напечатании вещи, как правило, уничтожал черновик. Три варианта "Про это" уцелели случайно. Лиля сидела в столовой, когда услышала, что в комнате Володи что-то тяжело плюхнулось в корзину для бумаг.
— Володя, что это?
Узнав, что он собирается сжечь "Про это", Лиля отобрала рукопись, сказав, что если поэма посвящена ей, то рукопись и подавно принадлежит ей. <...> Просто Лиля понимала, что такое рукопись Маяковского».
Катанян Г.Д. Азорские острова // Современницы о Маяковском. Москва, Дружба народов, 1993
Неизвестный фотограф. Осип и Лиля Брики, Василий Катанян в квартире в Старопесковском переулке. Москва, 1940
Людмила Маяковская: «Помню, в 1923 году, пришел Володя к нам <…>. Пришел очень мрачный, удрученный. Мама <…> спросила:
— Володя, что с тобой происходит? Что у тебя?
Володя обнял маму и сказал:
— Мамочка, дорогая, никогда не будем об этом говорить.
<…>. Потом, как обычно, пригласил на свой вечер в Политехнический музей. Володя читал свою новую поэму "Про это". <…> мы слушали и вместе с ним тяжело переживали то, о чем говорил он в своей выстраданной поэме. Мы оценивали поэму не как любители и знатоки поэзии, а как близкие поэту люди, которые стараются разгадать, что кроется за поэтическим образом и что делается в душе близкого нам человека».
Маяковская Л.В. О Владимире Маяковском. Из воспоминаний сестры. Москва, 1965
Неизвестный фотограф. Ольга, Александра Алексеевна, Людмила, Маяковские в квартире в Студенецком переулке. Москва, 1936
Первая публикация поэмы состоялась в журнале «ЛЕФ» № 1, который вышел в марте 1923 года тиражом в пять тысяч экземпляров. В состав редколлегии, выпустившей первый номер, входили: Владимир Маяковский (ответственный редактор), Борис Арватов, Николай Асеев, Осип Брик, Борис Кушнер, Сергей Третьяков, Николай Чужак. Редакция «ЛЕФа» располагалась в одной из комнат Дома печати. Обложку сделал Александр Родченко, секретарем был поэт Петр Незнамов, который вспоминал: «В первом номере "ЛЕФа" поэма была напечатана целиком, а потом с тех же матриц была издана отдельным изданием. Родченко сделал к ней фотомонтажи (кажется, первые советские фотомонтажи), подчеркнувши ими автобиографичность и соответственную заадресованность поэмы».
Незнамов П.В. Маяковский в двадцатых годах // В. Маяковский в воспоминаниях современников. ГИХЛ, 1963
В мае 1923 года поэма Владимира Маяковского «Про это» вышла отдельным изданием, проиллюстрированная фотомонтажами Александра Родченко. Идея оформить книгу с помощью фотомонтажей пришла к Маяковскому не случайно. До этого Родченко делал сатирические коллажи из заголовков, реклам и фотографий, которые были помещены в журнале «Кино-фот» в 1922 году. А в октябре 1922 года поэт ездил в Берлин на открытие «Первой выставки Изобразительного искусства РСФСР», оттуда — в Париж. Он не мог не заметить, что в зарубежных изданиях рисованные иллюстрации заменяют фотографии и фотомонтажи.
Александр Родченко вспоминал: «Я начал фотомонтажи "Про это". Лилю Юрьевну и Володю снимал для них Штеренберг, я еще тогда не снимал. Я первый начал делать фотомонтажи в СССР <...> поэтому Володя захотел, чтобы и "Про это" делал я. Я сделал обложку и 11 монтажей».
Родченко А.М. Работа с Маяковским / Опыты для будущего. Москва: Грантъ, 1996
Фотограф Варвара Степанова. Александр Родченко в прозодежде, сшитой В.Ф. Степановой. 1922
Автор и герои поэмы (Маяковский и его муза Лиля Брик) впервые в истории книжного дизайна были включены в иллюстративный ряд как реальные действующие лица. Для издания были использованы постановочные фотоснимки, сделанные Абрамом Штеренбергом, а также отобраны снимки других фотографов. Именно фоторяд приближает издание к свидетельству реальной любовной человеческой драмы.
Иллюстрации поэмы — это метафоры, визуальный ряд к тексту Маяковского. В любом фотомонтаже есть элемент случайности, тем интересней искать смысловые подсказки и метафоры автора и соавтора, скрытые в изображениях.
Книга признана классикой конструктивизма, выразительнейшим опытом визуализации поэтического слова. В поэме Маяковский впервые применил «лесенку» — ступенчатую разбивку стиховой строки.
Автору, Маяковскому, и его соавтору, Родченко, удалось создать синтетическое произведения — монтаж текстовой и изобразительной информации
Фотограф Варвара Степанова. Александр Родченко, Виктор Шкловский, Владимир Маяковский во дворе дома в Гендриковом переулке. Москва, 1926
Фотография Лили Брик, которая стала одной из самых узнаваемых и заняла место на обложке книги «Про это», была сделана в марте – апреле 1923 года Абрамом Штеренбергом по заказу Родченко. Снимок подвергся тщательной обработке: лицо отретушировано — взгляду придано максимальное напряжение, а черты оригинала искажены. Безусловно обложка выполнила свою задачу — лаконичный аскетизм, провокационное название и портрет привлекали внимание, удивляли, озадачивали, эпатировали публику.
Портрет Лили дает читателю возможность произнести набранный крупными буквами заголовок от имени героини: широко открытые глаза, сжатые словно в гневе губы — кажется, что она разозлена или призывает к диалогу, позволяет говорить (или требует не говорить) «про это». Еще до того, как читатель откроет книгу, Родченко немного меняет смысл поэмы — он прямо называет ту, о чьем имени Маяковский в стихотворении умалчивает.
Обложка книги Владимира Маяковского «Про это», сконструированная Александром Родченко, 1923
Фотограф Абрам Штеренберг. Лиля Брик. Москва, 1923. Во время фотоссесии был сделан снимок, который затем выбрал Родченко на обложку.
Иллюстрация к части 1, глава «По кабелю пущен номер» / «В постели она. Она лежит»
В фотомонтаже изображение Лили Брик в условном интерьере комнаты (в то время Брики жили в Водопьяном переулке, а Маяковский — в рабочем кабинете в Лубянском проезде) использовано четыре раза: она обернулась к зрителю, она стоит на кровати, еще две Лили расположились на канапе. Телефонная трубка — символ современного устройства техники на страже общения влюбленных — увеличена и выделена визуально.
Иллюстрация к части 1, глава «Дуэль» / «… ползло из шнура — скребущейся ревности времен троглодитских тогдашнее чудище»
Позади фигуры Маяковского прикреплена огромная телефонная трубка, с помощью которой совершается тот самый звонок. Тем более, что телефонный номер 67-10 действительно принадлежал Лиле Брик.
Динозавр буквально изображает ползущее из шнура «чудище ревности», о котором пишет автор. Город, разделяющий квартиру поэта и его возлюбленной, явно не Москва, а далекая заграница, возможно, Америка, что усиливает эффект расстояния и ожидания встречи. Это географическая нелепица — квартал между двумя районами Москвы — метафора слишком огромного пространства между звонящими.
Домработница у телефона на другом конце города — из рекламы иностранного журнала — нереальный персонаж.
Фотомонтаж буквально иллюстрирует тему поэмы — реальность и иррациональность.
Фотограф Абрам Штеренберг. Владимир Маяковский. Москва, [март] 1923. Снимок выполнен по заказу Родченко для иллюстрации поэмы
Иллюстрация к части 1, глава «Человек из-за 7-ми лет» / «Я уши лаплю…»
В фотомонтаже использованы две фотографии Маяковского в постановочных позах: герой с тростью и герой в глубоком раздумье.
Иллюстрация отражает раздвоение лирического персонажа — первая половина поэта на мосту символизирует человека, уставшего от безнадежности любви и невозможности жить по своим идеальным законам. Вторая, плывущая внизу на льдине по Неве, — практичная часть душа поэта, стыдливо спасающаяся от своего «я».
Вариант иллюстрации к главе «Человек из-за 7-ми лет», не вошедший в книгу
Иллюстрация к части 2, глава «Муж Феклы Давидовны со мной и со всеми знакомыми» / «Все так и стоит столетья, как было»
Два Маяковских — один за большой вазой для фруктов и сладостей, второй — в чернильном приборе. В отличие от других фотомонтажей, где присутствует динамика, здесь все фигуры неподвижные, они воплощают застой.
Поэту неуютно среди бытовой мишуры, ведь это символы мещанского мира, с которым он так боролся. Повсюду предметы обихода, связанные с чаепитием, символом обывательского самодовольства и мелкого счастьица. Офицеры, солдаты, мещане — все они поклоняются чаю, образу приземленного комфорта. Даже солдат с двумя чайными ложками, расположенными как стрелки часов, словно говорит: «Время пить чай!».
Поэт к своему стыду видит себя, уютно устроившегося и приспособившегося к жизни. И снова он не в ладах самим собой.
Фотограф Николай Петров. Владимир Маяковский в редакции газеты «Известия». Москва, 1923
Один из немногих снимков других авторов, которые были использованы Родченко.
Вариант иллюстрации к главе «Муж Феклы Давидовны со мной и со всеми знакомыми». [Маяковский и девочка — Варвара Родченко]
Иллюстрация к части 2, глава «Друзья» / «И снова стен раскаленные степи…»
Танцующие пары и заголовок «Джаз-банд» вырезаны из немецких журналов, которые Родченко покупал в начале 1920-х годов. Иллюстрация сильно напоминает рекламу. Образы ее довольно общие и стереотипные: завсегдатаи танцевального клуба, атрибутика декадентского образа жизни. Техника сборки фигур отсылает к опыту дадаистов. Туфелька, как будто потерянная Золушкой на балу в начале ХХ века, и дама в блестящем платье — центр композиции.
Присутствует и сам конструктор фотомонтажей, но в ироничной манере, — Александр Родченко – эксцентричная фигура танцовщицы с обнаженными руками, но мужскими плечами и портретом художника.
Фотограф Альфонс Бохман. Лиля Брик. Рига, 1922
Иллюстрация к части 2, глава «Повторение пройденного» / «… ловлю равновесие, страшно машу»
Это единственный фотомонтаж, где Маяковский и Лиля Брик присутствуют одновременно. Владимир Маяковский, стоящий на колокольне Ивана Великого, буквально наглядно изображает строчку из поэмы: «Ловлю равновесие, страшно машу». Он еле удерживается — одна нога впереди, другая скрыта, что символизирует его душевное состояние. Раскинувший руки поэт стоит вместо креста. Самолет, пролетающий очень низко, подчеркивает масштаб. Автомобильная покрышка — колесо фортуны.
Фотомонтаж можно считать конструктивистской иконой. Маяковский стоит на колокольне Ивана Великого, закрывая собой православный крест и сам становясь им, что подчеркивается раскинутыми в стороны руками. Лиля Брик расположена там, где на иконах изображали Марию.
Неизвестный фотограф. Лиля Брик. [1920-е]
Иллюстрация к части «Прошение на имя…» / «Четырежды состарюсь — четырежды омоложенный…»
Фотомонтаж с Маяковским и детьми: Джекки Куган из фильма Чарли Чаплина «Малыш», мальчик с прутиком, беспризорник, вылезающий из коробки, белокурый младенец. Фотоаппарат на первом плане фиксирует строку: «Четырежды состарюсь — четырежды омоложенный». На заднем плане — своеобразная машина для воскрешения, созданная Родченко для коллажа из электромотора, автомобильного клаксона, колеса динамо-машины и водонапорной башни — в те годы казалось, что наука может разгадать секреты бессмертия.
Фотограф Алексей Савельев. Владимир Маяковский и Осаф Литовский в редакции газеты «Известия». Москва, 1922
Иллюстрация к части «Прошение на имя…», глава «Любовь» / «…и она — она зверей любила — тоже ступит в сад…»
Тихая и мирная улыбка Лили Брик несет определенную загадку, подобно знаменитой Моне Лизе Леонардо да Винчи.
Родченко сделал несколько вариантов фотомонтажа, скорее всего, желая добиться умиротворенности, спокойствия и уверенности, которые есть у героини. Варианты, не вошедшие в книгу, были излишне динамичные. Один даже решен в юмористическом ключе — вариация на тему «Бременских музыкантов»: на черепахе стоят слон и другие звери.
Вариант иллюстрации к главе «Любовь», не вошедший в книгу
По материалам: Schick C.S. Russian Constructivist Theory and Practice in the Visual and Verbal Forms of «Pro Eto». — Berkeley, University of California, 2011.
Лаврентьев А. «Про это»: Маяковский – Родченко. // Владимир Маяковский. Про это. Факсимильное издание. Статьи. Комментарии. — СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2014.
В 1941 году был создан акварельный рисунок Елены Семеновой — художницы, входившей в группу ЛЕФ, на тему «Про это» — своеобразное концентрированное воспоминание о собраниях ЛЕФа в квартире Маяковского–Бриков в Гендриковом переулке. В более поздних собственных комментариях, которые хранятся в Государственном музей В.В. Маяковского, художница расшифровала все 28 изображенных фигур и дала к ним краткие характеристики.
Действие происходит в середине 1920-х годов в столовой в квартире Маяковского-Бриков в Гендриковом переулке, дом № 15/13. Эту четырехкомнатную квартиру Маяковский получил в 1926 году и переехал туда с Лилей и Осипом Брикам. Квартира тотчас стала одним из центров культурной жизни столицы, местом собраний ЛЕФа. Народу бывало много всегда: собирались литературно-артистические люди, хозяйкой и «председателем» собраний была Лили Брик, а главным магнитом, притягивающим гостей — Маяковский.
Самая большая комната в квартире всего четырнадцать метров, и непонятно, как в нее набивалось огромное количество посетителей в дни, когда поэт читал новые стихи. Лиля Брик вспоминала: «Как много в горке стояло посуды! Я покупала ее так: "Дайте, пожалуйста, три дюжины самых дешевых стаканов". Или "тарелок". Ведь к нам ходило так много людей! В столовой каждую неделю было собрание редколлегии журнала "ЛЕФ", а с 27-го года "Нового ЛЕФа", ставили стеклянный бочонок с крюшоном, я делала бутерброды».
Елена Семенова:
«Автобиографичность поэмы ["Про это"] вызвала ассоциации с лефовским периодом в квартире в Гендриковом переулке. Переоценивались противоречия, существовавшие между теорией Брика, Арватова и др. о "производственном искусстве" и реальным творчеством прежде всего Маяковского, затем Асеева, Пастернака.
Память бывает разная — у меня она зрительная. Так в 1941 году возникала композиция на тему "Про это".
Не ставилась задача дать одно из конкретных собраний ЛЕФа или поместить всех лефовцев. Скорее, это обобщенное воспоминание, получившее изобразительное выражение.
Каждый персонаж с портретным сходством (лефовец или нелефовец) связан для меня с определенным, запомнившимся событием или даже случаем и личным субъективным к нему отношением.
По мере работы над рисунком ложились в композицию и отдельные стихи — надписи из поэмы».
Фотограф Александр Родченко. Владимир Маяковский, Варвара Степанова, Осип Бескин, Лиля Брик на квартире в Гендриковом переулке. Москва, 1926
Художник Елена Семенова. «Про это». 1941
1. «В левом углу дверь в комнату Маяковского, там никого нет. В окошке синеет ночное небо. На затемненной части стены повисают строчки:
(Иногда мы, лефовская "молодежь", говорили: "Идем на собрание в домик"). Из темного фона комнаты Маяковского выступают стихи:
Тут нечего комментировать».
Комната Маяковского в Гендриковом переулке
Художник Владимир Сеньков. Кабинет Маяковского в Гендриковом переулке. Бумага, карандаш цветной, акварель. 1948
Андрей Буров, Елизавета Лавинская, Елена Семенова, Николай Красильников
2. «К печке в свободной позе прислонился студент архитектурной мастерской А.А. Веснина (ВХУТЕМАС) А.К. Буров. Не входил в ЛЕФ, но бывал на собраниях. Один из самых талантливых архитекторов. Любил Корбюзье. В "салоне" к месту».
Андрей Буров
3–5. «На диванчике сидят: художник Е.А. Лавинская <…>. Она внимательно наблюдает, пока она еще верит в "производственное искусство". Далее — я [Е.В. Семенова]. Свойство характера — любовь к анализу — вызывало пока еще некоторое сомнение в блистательных теоретических импровизациях О.М. Брика. Рядом — студент архитектурной мастерской Ладовского, Докучаева и Кринского — Н.А. Красильников. Простой, хороший парень, которого мы с Е.А. Лавинской привлекали в ЛЕФ. Однако он быстро отошел».
Неизвестный фотограф. Елизавета Лавинская. 1946
Неизвестный фотограф. Елена Семенова. 1916
Обобщенные персонажи:. Корнелий Зелинский, Илья Сельвинский и другие
6. «На лефовских заседаниях бывали и гости — писатели других группировок — например, конструктивисты Зелинский, Сельвинский, был как-то и Авербах. Несколько таких гостей есть и на рисунке, но это не портреты, а обобщенные персонажи. Кто-то из них говорит по телефону. Между окнами шкаф с посудой. Над ним:
Неизвестный фотограф. Корнелий Зелинский. [1920-е]
Неизвестный фотограф. Илья Сельвинский. [1930-е]
Антон Лавинский и обобщенные персонажи — «подлильки»
7. «Танцующая пара — скульптор А.М. Лавинский — муж Е.А. Лавинской. (Его натуре и интеллекту очень подошел "новый лефовский быт", который доставил столько страданий Е.А. Лавинской.) Он некрасив. Отправляясь на Гендриков, в домик, тщательно одевается».
8–9. «Его дама [А.М. Лавинского] — принадлежит к женщинам окололитературным. Мы с Лавинской прозвали их "подлилками", то есть "ходят" под Лилей Брик. Они подражали ее манере одеваться, танцевать. Их очаровывала "светскость". К 1941 году память сохранила их приблизительные типажи, имена и лица стерлись. На подоконнике сидит и пудрится одна из них. На занавеске выступают слова:
Антон Лавинский и обобщенные персонажи — «подлильки»
Фотограф Александр Родченко. Антон Лавинский. 1924
Лиля Брик, Осип Брик, Осип Бескин, Василий Катанян
10. «Председателем собраний была Л.Ю. Брик (если она была не в отъезде). Такой, как на рисунке, я ее увидала в вечер разрыва с Пастернаком. Представление о ней как о человеке жестком в дальнейшем усилилось».
Фотограф Александр Родченко. Лиля Брик в золотом платье на табурете. На голове — косынка из ткани, напечатанной по узору Любови Поповой, 1924
11. «Слева от Лили Юрьевны стоит О.М. Брик — главный теоретик ЛЕФа. Позже Шкловский написал: "Осип Брик все это оформлял теоретически, все, что происходило, — необходимость писать слишком много строк и не писать поэмы, все находило точное и неверное обоснование". Рядом с О.М. Брик, на фоне, стихи:
Это ассоциируется с уменьем О.М. Брика многое легко сводить к "забавно". Характерен для О.М. Брика жест — поправить галстук. На стекле горки плавают стихи:
Фотограф Александр Родченко. Осип Брик. 1924
12. «Справа от Л.Ю. Брик сидит О.М. Бескин — он связан с трагикомическим инцидентом на даче в Сокольниках, когда он ненадолго был в "случае"».
Неизвестный фотограф. Осип Бескин, 1929
13. «Над Л.Ю. Брик склонился В.А. Катанян, который ни в 1920-х годах, ни в 1941 году еще не мечтал о своем "возвышении". В ЛЕФе он не блистал ни мыслями, ни речами, а книжечка его ранних стихов не подавала никаких надежд на поэтическое будущее.
Фотограф Александр Родченко. Василий Катанян, 1928
Над этой группой, на занавеске окна, стихи:
14. «В правом углу две фигуры окололитературных трепачей-сплетников».
Яков Агранов, Лев Гринкруг, Александра Хохлова
15–16. «С левой стороны стола сидит Агранов — следователь по особо важным делам — непременный гость всех собраний. Приезжал с очень юной женой. Лица не помню — незначительные, мелкие, скользящие черты».
Яков Агранов
17. «С ним рядом Л.А. Гринкруг — друг и завсегдатай дома. Вернейший рыцарь Л.Ю. Брик. Элегантен, даже красив».
Кадр из фильма «Не для денег родившийся». Сцена: поэт Иван Нов приглашен в богатый дом на обед. Справа от Владимира Маяковского — Лев Гринкруг. Москва, 1918
18. «За стулом Л.А. Гринкруга стоит очень худая, некрасивая женщина с копной соломенно-желтых волос. Это прекраснейшая актриса, интереснейший человек А.С. Хохлова, жена кинорежиссера Л.В. Кулешова. Поразило достоинство и мужество, с которым она перенесла недолгое пребывание своего мужа в "фаворе" Л.Ю. Брик».
Александра Хохлова
Борис Малкин и две безымянные женщины
19. «Далее Б.Ф. Малкин — отличный человек, умница. Он в моих воспоминаниях связан с выставкой к съезду советских писателей, в 1934 году, когда просил меня заменить домной фото Маяковского на плакате. Убоялся».
Неизвестный фотограф. Борис Малкин. [1930-е]
20–21. «Его [Б.Ф. Малкина] окружили две безымянные женщины. Розовая — пухлая, холеная, немолодая. Другая — стильная, змеистая. Тень с ее руки с папиросой лежит контуром револьвера. Надпись:
Семен Кирсанов, Виктор Шкловский, Варвара Степанова
22. «С правой стороны стола — молодой С. Кирсанов увлеченно читает стихи, не обращая внимания на окружающих. Его любил Маяковский».
Неизвестный фотограф. Семен Кирсанов. 1930-е – 1940-е
23. «Иронический, насмешливый Шкловский сказал: "Молчи, домашняя хозяйка", — когда Л.Ю. бросила Пастернаку что-то обидное и злое».
Неизвестный фотограф. Виктор Шкловский. 1920-е
24. «В.Ф. Степанова в ярко-зеленом платье — лефовский ортодокс что-то проповедует. Позже она и ее муж А.М. Родченко вернутся к живописи, от которой отреклись ради "производственного" искусства».
Фотограф Александр Родченко. Варвара Степанова в платье, сшитом из ткани, напечатанной по ее рисунку на Первой ситценабивной фабрике. 1924
Виктор Перцов и Сергей Третьяков
25. «С.М. Третьяков — человек разносторонний — поэт, очеркист, драматург. "Рычи, Китай!" обошел мир. Он обладал даром убеждать. Литература факта, за которую яростно боролся С.М. Третьяков, в наше время 1960-х годах, получила признание <…>».
Фотограф Александр Родченко. Сергей Третьяков. 1928
26. «В.О. Перцов — критик, почти благоговейно слушает С.М. Третьякова. Период ЛЕФа дал ему возможность, так сказать, "изнутри" написать три книги о творчестве Маяковского и дать литературный фон той эпохи».
Неизвестный фотограф. Виктор Перцов. 1930-е
Борис Пастернак
27. «В левом углу композиции черное пятно — это порывисто уходящий, почти убегающий Б.Л. Пастернак. Длительный и сложный спор между Маяковским и Пастернаком не кончен».
Неизвестный фотограф. Борис Пастернак. 1920-е – 1930-е
Существует несколько воспоминаний, рассказывающих о ссоре. Борис Пастернак как будто бы отдал в другой журнал стихотворение, которое должен был напечатать в «ЛЕФе». «Начал его отчитывать Брик. Пастернак имел весьма жалкий вид, страшно волнуясь, оправдывался совершенно по-детски, неубедительно, и, казалось, вот-вот расплачется, — вспоминала Лавинская. —Маяковский мягко, с теплотой <…> просил Пастернака не нервничать, успокоиться <…>. И вдруг раздался резкий голос Лили Юрьевны. Перебив Маяковского, она начала просто орать на Пастернака». Сразу прозвучала резкая фраза Шкловского в ответ на слова Лили Брик: «Хозяйка должна разливать чай, а не рассуждать об искусстве».
